ИСТОРИКОФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

ИСТО́РИКО-ФУНКЦИОНА́ЛЬНОЕ ИЗУЧЕ́НИЕ ЛИТЕРАТУ́РЫ, раздел литературоведения: изучение функционирования литературы в сознании публики, исторической динамики читательских «вариантов» литературных произведений, а также репутаций писателей. Материал, привлекаемый при И.-ф. и. л., — это совокупность интерпретаций литературных произведений, принадлежащих критикам, ученым, читателям-непрофессионалам, а также актерам, режиссерам, графикам и иным деятелям искусства. При историко-функциональном изучении литература рассматривается в меняющихся социокультурных контекстах ее восприятия; литературное творчество познается в выполняемых им функциях, определяемых духовными позициями и эстетическими вкусами как самих творцов, так и современной им публики и последующих поколений; произведение соотносится с «горизонтами» читательских ожиданий; прошлые прочтения произведения осознаются как необходимое условие его адекватного понимания. И.-ф. и. л. требует от ученого своего рода читательского протеизма — способности понять реакции на словесно-художественный текст людей разных взглядов, вкусов, традиций. И.-ф. и. л. подлежит, в частности, сегодняшнее бытование давно созданных произведений; обсуждая значимость классики для своего времени, историк литературы берет на себя миссию критика. Исходный принцип данной научной дисциплины, смежной с социологией литературы (которая изучает не историю интерпретаций произведений, а прежде всего вкусы и интересы различных слоев читателей и, во-вторых, социально-исторический генезис литературного творчества) и психологией художественного восприятия, — понимание литературы не только как совокупности словесных текстов, но и в качестве коммуникативного процесса, в котором активная творческая роль принадлежит и воспринимающей публике (см. Литературный процесс и Читатель и писатель). И.-ф. и. л., подобно историко-генетическому рассмотрению литературы в «большом времени», знаменует последовательное преодоление понимания литературного творчества как сопряженного только с его эпохой.

Восприятие литературы ее современниками характеризуется максимальной остротой реакций, будь то отталкивание или одобрение. Являясь прямым адресатом автора, читатель здесь находится с ним в одной и той же социокультурной ситуации, что предопределяет насущность, широту и пристрастность духовного контакта. Так, А. П. Чехов казался современникам — «мерилом вещей», его книги — «… единственной правдой обо всем, что творилось вокруг» (Чуковский К., Собр. соч., т. 5, 1967, с. 594, 593). Вместе с тем освоению литературы ее первыми читателями нередко мешают консерватизм их вкусов, догматическая узость критики, групповая рознь, тенденциозная полемика (все это определило, например, длительную репутацию Н. С. Лескова как поверхностного «анекдотиста»).

Жизнь произведения в сознании последующих поколений сопряжена с трансформацией его смысла (как утратами, так и приобретениями). С одной стороны, оно может восприниматься публикой менее напряженно и полно, чем современниками автора: непричастность жизненному, культурному и художественному «контексту» творчества затрудняет постижение художественного произведения. С другой стороны, ранее созданное с течением исторического времени постигается во все более глубоких, общечеловечески значимых пластах своего содержания; при этом оно сопрягается читателями с идеологией и культурой их эпохи; воспринимаемое произведение как бы обогащается, явственнее обнаруживая свои надэпохальные черты. Предпосылки постижения общечеловеческой значимости литературы, принадлежащей далеким эпохам, — это, во-первых, наличие у читателя представлений о культурно-исторических корнях произведения и, во-вторых, осознание читателем своего места в истории. Жизнь литературы в веках — это нескончаемая цепь творческих опытов сопряжения эпох и культур и соответственно «…социально-идеологических переакцентуаций» произведений (Бахтин М. М., Вопросы литературы и эстетики, 1975, с. 232).

Интерес публики к литературе прошлого (даже к классике) не бывает стабильно ровным; от эпохи к эпохе он то возрастает, то уменьшается. Особенно резко колеблются репутации писателей и оценки произведений в близком им историческом времени, когда гипертрофируется полемическое противостояние новых авторов их ближайшим предшественникам: литературный факт, первоначально воспринятый как оригинальный и масштабный, следующим поколением нередко осознается как не столь уж значительный, главное лее — как устаревший и ставший оплотом рутины (Г. Р. Державин в пушкинскую эпоху; символисты в 10—20‑х гг., когда имели успех футуристы и акмеисты). В интенсивной динамике литературных мнений и писательских репутаций решающая роль часто принадлежит отталкиваниям читателей от «кумиров» старших современников. Но исторически удаленная литература, воспринимаемая как бесспорно ценная (см. Традиция и новаторство), столь острой полемики, как правило, не вызывает. В большом историческом времени репутации произведений и писателей становятся стабильнее, хотя и здесь имеют место изменения (таковы периодически возникающие «пики» интереса к великим художникам слова: У. Шекспиру, А. С. Пушкину, Ф. М. Достоевскому).

И.-ф. и. л., сосредоточенное прежде всего на жизни в веках литературной классики, вместе с тем призвано выявить закономерности, определяющие массовый интерес к тем произведениям, которые не обладают значительными достоинствами (В. Г. Бенедиктов, С. Я. Надсон, И. Северянин, имевшие огромный, хотя и кратковременный успех у публики; повести М. Комарова, находившие многочисленных читателей на протяжении всего XIX в.).

И.-ф. и. л. предпринималось уже в XIX в. (Александр Н. Веселовский об истолковании творчества Данте гуманистами-эрудитами конца XIV в.; Ф. Ф. Зелинский о восприятии Цицерона). Позднее И. Н. Розанов писал о литературных репутациях Пушкина и Ф. И. Тютчева, В. М. Жирмунский о И. В. Гёте в русской литературе, М. П. Алексеев о Шекспире в русской культуре. Представления о предмете дисциплины и ее методологических основах сложились в трудах Алексея Н. Веселовского, А. И. Белецкого, М. М. Бахтина, а также в работах зарубежных ученых (Э. Геннекен, Я. Мукаржовский, Ф. Водичка). На рубеже 60—70‑х гг. М. Б. Храпченко предложил самый термин «И.-ф. и. л.».

Литература:

Веселовский Ал-др Н., Собр. соч., т. 3, СПБ, 1908;

Зелинский Ф., Цицерон в истории европ. культуры, «Вестник Европы», 1896, кн. 2, февр.;

Веселовский Алексей Н., Этюды и характеристики, 4 изд., т. 2, М., 1912, с. 77—80;

Розанов И. Н., Лит. репутации, М., 1928;

Белецкий А. И., Избр. труды по теории литературы, М., 1964, с. 25—40;

Бахтин М. М., Вопросы литературы и эстетики, М., 1975, с. 230—33;

его же, Эстетика словесного творчества, М., 1979, с. 328—35;

Храпченко М. Б., Творч. индивидуальность писателя и развитие литературы, 4 изд., М., 1977, с. 228—64;

Рус. литература в историко-функцион. освещении, М., 1979;

Лит. произведения в движении эпох, М., 1979;

Время и судьбы рус. писателей, М., 1981;

Нечкина М. В., Функция художественного образа в историческом процессе. [Сб. ст.], М., 1982;

Аверинцев С., Две тысячи лет с Вергилием, «Иностр. литература», 1982, № 8;

Аннинский Л., Лесковское ожерелье, М., 1982;

Jauß H. R., Literaturgeschichte als Provokation, Fr./M., 1970, S. 169—99;

Rezeptionsästhetik. Theorie und Praxis, Münch., 1975.

В. И. Масловский, В. Е. Хализев.