Развитие литературы происходит в обстановке открытой борьбы социально-политических лагерей и направлений. Главной ее формой становится журнальная полемика, в ходе которой традиционное противоборство «прогрессистов» и «консерваторов» дополняется углубляющимся размежеванием и конфликтом между либералами и революционными демократами. Предметом ожесточенных споров стал в это время вопрос о природе и назначении художественной литературы. Представители «эстетической критики» 5060‑х гг. А. В. Дружинин, в известной мере П. В. Анненков и В. П. Боткин выдвигали теорию «чистого» искусства, отстаивая его независимость от общественных вопросов и целей (см. «Искусство для искусства»). Способствуя осознанию специфики художественного творчества, теория эта вместе с тем трактовала его сущность крайне односторонне, сужала его общественную значимость. Иначе решал ту же проблему А. А. Григорьев, сформулировавший теорию «органической критики». Он выступал за произведения, воплощающие «сердечную мысль» творца и охватывающие современную жизнь во всей ее целостности, но при этом сводил содержание искусства к его нравственной проблематике, что ограничивало значение выдвинутых им принципов.
Обоснование эстетических идей русской революционной демократии связано с именем Н. Г. Чернышевского. Выступая против концепции «чистого искусства», Чернышевский рассматривал литературу как силу, способствующую познанию, оценке и преобразованию действительности. Общественная практическая, активно-преобразующая роль искусства выдвигалась при этом на первый план. Идеи Чернышевского конкретизировались в принципах «реальной критики», провозглашенных Н. А. Добролюбовым. Целью критического анализа было признано сопоставление литературных сюжетов и образов с явлениями общественной жизни, а в конечном счете суждение о самой жизни, о ее реальных процессах, тенденциях, закономерностях. Критический отдел «Современника», возглавляемый в 1853 1857 Чернышевским, а в 1858 1861 Добролюбовым, демонстрирует образцы такой публицистической, воинствующей критики, связывающей объяснение и оценку литературного произведения с постановкой социально-политических проблем, с проповедью революционных идей. Другим органом революционно-демократического лагеря становится в 1861 1866 журнал «Русское слово», фактически возглавляемый Д. И. Писаревым. Отправляясь от установок «реальной критики», Писарев в то же время переосмыслил их в духе крайнего утилитаризма. Отсюда противоречивость его воздействия на сознание современников: освобождающая сила писаревской критики традиционных норм и авторитетов зачастую оборачивалась силой разрушительной. Тем не менее, в сложной диалектике общественного самосознания благотворное влияние писаревского критицизма и просветительства явно преобладало.
Иная ситуация сложилась в лагере революционно-демократической публицистики и критики после смерти Добролюбова (1861) и ареста Чернышевского (1862). Руководящая роль в редакции «Современника» перешла к М. А. Антоновичу и Г. 3. Елисееву, в редакции «Русского слова» усилилось влияние В. А. Зайцева. Обнаружились тенденции, ведущие к догматизации и вульгаризации наследия основоположников «реальной критики», завязалась яростная полемика между обоими журналами, затронувшая многие вопросы освободительного движения. Впрочем, боевая демократическая ориентация «Современника» и «Русского слова» сохранялась так же, как их общее противостояние широкому фронту враждебной публицистики от консервативного «Русского вестника» до либеральных «Отечественных записок». Большое влияние на развитие революционной и социалистической мысли, на духовное развитие общества в целом имели органы вольной русской прессы «Колокол» и «Полярная звезда».
Особую позицию в борьбе направлений занимали в 1861 1865 журналы Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» и «Эпоха», вокруг которых объединились сторонники почвенничества. Почвенники вели спор и с либералами, и с консерваторами, и с революционными демократами, критикуя господствующий класс и правящую бюрократию, но отвергая при этом как буржуазный, так и революционного пути развития. В области эстетики журналы Достоевских почти в равной мере оспаривали теорию «искусства для искусства» и стремление связать литературу с идеями и задачами освободительной борьбы. Выход из общественных противоречий усматривался в сближении «образованных классов» с «почвой», в опоре на патриархальные формы народной жизни и сознания, в национальном объединении вокруг идеала «всецелости, всепримиримости, всечеловечности» (Ф. М. Достоевский). Такой программе отвечал идеал целостно-синтетичного искусства, соответствующий главным принципам «органической критики». Но в атмосфере острейших идеологических и социальных конфликтов 1‑й половины 60‑х гг. идеи почвенников закономерно не получили широкой общественной поддержки.
Стремление превратить литературу в практически-действенную силу сказалось не только в критике. Сразу же после поражения России в Крымской войне (1853 1856) появилась т. н. «обличительная» литература (А. А. Потехин, М. П. Розенгейм и др.), нападавшая на злоупотребления и пороки администрации, не затрагивая основ существующего строя. Значительно более глубоким оказался социальный критицизм молодых беллетристов-демократов, тяготевших к «Современнику». Их излюбленным жанром стал очерк, проникнутый духом социального исследования народной жизни. Шестидесятники преодолевают эмпиризм и рационалистическую схематичность построений, характерных для многих «физиологии» натуральной школы. Формируется подлинно художественная публицистичность, которая делает ставку на собственную силу образов, на их правдивость, жизненность, объективный обличительный смысл. Здесь одинаково важны и картины произвола, нищеты, рабства, жертвой которых является народ, и беспощадно трезвая правда о самом народе (очерки и рассказы Н. В. Успенского, В. А. Слепцова, А. И. Левитова, М. А. Воронова, кн. «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского и др.). Очерковые композиционные принципы внедряются в структуру романа и повести («Подлиповцы» Ф. М. Решетникова).
Перспективным оказалось и более сложное взаимопроникновение художественного и документального жанров. М. Е. Салтыков-Щедрин, Герцен, Достоевский создают принципиально новые формы повествовательной прозы, совместившие признаки романа, очерка и автобиографических записок. Складываются предпосылки новых эпопейных форм, отражающих жизнь не столько в пестроте индивидуальных существований и не столько в системе обособленных подразделений социальной структуры, сколько во взаимосвязанности и взаимопереходности различных сфер и стихий человеческого бытия. Появляется возможность выйти за рамки сословных «сред» к восприятию мира в масштабах общественного или национально-исторического целого. Намечаются перспективы нового подхода к решению коренных современных проблем. В «Губернских очерках» Салтыков-Щедрин возлагает ответственность за человеческие бедствия и пороки на всю систему общественного жизнеустройства и вместе с тем улавливает скрытую динамику социальных тенденций, в принципе способных ее изменить. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» создает грандиозный образ тюремно-казарменного «вынужденного общежития» людей и осмысливает его как концентрированный прообраз жизненного уклада современной России. В то же время открываются глубинные истоки человечности, продолжающие питать и поддерживать ее в самых страшных античеловеческих условиях. Опора для гуманистического идеала найдена в духовной жизни народа, в его моральном сознании и исторической судьбе. В книге Герцена «Былое и думы» осуществляется синтез историзма и публицистичности, мемуарности и философского аналитизма. Возникает многоплановое художественное единство, которое одновременно охватывает движение самой жизни и непрерывную работу постигающего ее революционно-критического сознания, позволяя свободно соотносить явления быта и внутреннего мир человека, частную жизнь и законы истории, опыт России и Запада, прошлое и настоящее, итоги развития и идеалы будущего. Такая структура делает ощутимым «отражение истории в человеке»: человек изображается не на фоне истории, а как прямое воплощение ее важнейших процессов и тенденций.
Переживают расцвет и канонические разновидности романа, именно на рубеже 5060‑х гг. достигающие жанровой определенности. Создав в своем романе «Тысяча душ» картины жизни предреформенной России, Писемский движется в русле, проложенном романистами натуральной школы. В герои избран средний представитель современного поколения, строится типический характер, детерминированный средой и эпохой. Но заметны и признаки нового. Анализ бытовых форм воздействия среды на человека обнажает механизм господствующих общественных отношений. Складывается свободная композиция, образуемая сочетанием относительно законченных частей, позволяющая менять тему, приемы сюжетостроения, ракурс изображения персонажей. В итоге становится возможной многогранная характеристика героя, проясняющая и степень его подвластности среде, и возможность конфликта с нею, и обусловленную обстоятельствами безысходность этого конфликта.
Еще более глубокое преобразование традиций натуральной школы совершается в романе Гончарова «Обломов». Здесь (особенно в 1-й части романа) еще ощущается влияние очерковых принципов изображения жизни: автор характеризует героя в рамках устойчивого быта, воссозданного с мельчайшими подробностями, психология человека прямо связывается с его воспитанием условиями среды, с укладом его повседневного существования. Однако обрисовка типических черт характера и уклада неуловимо переходит в изображение универсального содержания жизни, ее извечных состояний, коллизий, ситуаций. Показывая губительность «всероссийского застоя», того, что вошло в русское общественное сознание под именем «обломовщины», и, противопоставляя всему этому проповедь дела, Гончаров создает при этом картину неисчерпаемо многозначную. Обломовская инертность предстает в единстве с подлинной человечностью, демонстрация преимуществ прагматической активности оборачивается открытием ее ущербности. Обнаруживается неполноценность, недостаточность обеих противоположностей и невозможность их гармонического соединения. Но это противоречие лишь одна из граней эпической картины мира, перерастающей, казалось бы, безысходные коллизии благодаря своей безграничной широте и способности «охватить полный образ предмета» (Добролюбов).
На иных художественных принципах строятся романы Тургенева. Человек изображается здесь не столько в быту и в повседневных своих проявлениях, сколько в моменты напряжения его внутренней жизни и конфликтных отношений с другими людьми (в т. ч. отношений любви, которой, как и у Гончарова, «испытываются» многие тургеневские герои). Концентрируя роман вокруг острой драматической коллизии, ограничивая его пространственно-временную сферу и круг действующих лиц, заменяя развернутый психологический анализ лаконичным отбором характеристических деталей, Тургенев в то же время резко укрупняет сюжет масштабностью мировоззренческих споров и лирических концентрацией повествования. Данный исторический момент всегда воссоздается им с полной конкретностью. Отсюда точные социальные и психологические характеристики сменяющих друг друга общественных типов: «лишнего человека» («Рудин»), предвестников «кающихся дворян» («Дворянское гнездо»), сознательно-героических натур («Накануне»), наконец, «нигилиста» в наиболее значительном из его романов «Отцы и дети», где общественный поворот 60‑х гг. предстал в виде конфликта двух резко несовместимых культурно-исторических «поколений». Но выдвинутые и детерминированные своим временем, тургеневские герои неизменно сталкиваются с вопросами и противоречиями, неразрешимыми в пределах их жизни. Так рождается особый тип историзма, непрестанно измеряющий преходящее вечным, не позволяющий замкнуться в рамках текущей эпохи и ее идеалов и тем самым обнажающий трагизм исторического процесса. На фоне всех перемен главной и единственно бесспорной ценностью оказалась сама неистребимость идеальных стремлений, владеющих передовой частью русского общества, сама бесконечность и безостановочность их духовных исканий.
Чернышевский в романе «Что делать?» утверждает другой подход к решению «ближайших» и универсальных проблем. Первый в Р. л. опыт образного воплощения социалистического идеала предстал в виде особого типа романа остро идеологического, социально-философского, совместившего в себе реализм «бытовой» прозы с утопией и сатирой. Наполненная революционным содержанием, теория «разумного эгоизма» обосновывала веру в осуществимость этого идеала, в реальную возможность гармонических отношений между людьми, в абсолютное разрешение главнейших противоречий жизни и сознания. Произведение Чернышевского утверждало в литературе как новую жанровую разновидность роман (повесть) о «новых людях» («Трудное время» Слепцова, «Шаг за шагом» И. В. Омулевского, «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» И. А. Кущевского и др.), идейной противоположностью которого явился, в свою очередь, т. н. «антинигилистический роман».
По разным путям направлялось и развитие поэзии. Пафос демократизма и гражданственности объединял Некрасова, Огарева, М. Л. Михайлова и др.; идеи «чистого искусства» в той или иной мере исповедовали Фет, Я. П. Полонский, А. Н. Майков, А. К. Толстой. Оба течения зачастую противоборствовали, но в общем движении литературного процесса объективно дополняли друг друга, тем более, что творчество принадлежавших к ним поэтов не укладывалось в рамки их полемических деклараций. Некрасов резко расширил стилистические, жанровые и тематические границы лирики. Его поэзия вобрала в себя прозу обыденного человеческого существования со всеми тяготами и заботами, сообщив этому «непоэтическому» материалу высокую лирическую напряженность. Все больше размываются привычные границы между поэтической и прозаической речью; контрастные столкновения традиционно высоких тем, образов, стилевых формул с разговорно-бытовой стихией превращаются в устойчивую норму. Народная жизнь становится в его поэзии предметом художественного исследования, выясняющего ее эстетический, нравственный, социальный потенциал. Выход к глубинному содержанию народной жизни и возможность необычайно широкого ее охвата открываются благодаря многоголосию некрасовской лирики, умению слить авторский лирический мир («Рыцарь на час» и другие стихи, в которых непосредственно выразилось лирическое «я» поэта) с миром иных героев и героинь, прежде всего людей из народа («Еду ли ночью по улице темной», «Орина, мать солдатская» и др.). В поэмах «Коробейники» и особенно «Мороз, Красный нос» авторский лиризм объединяется с мифологической, народно-поэтической образностью ради утверждения непреходящих ценностей народного бытия, которые становились залогом революционной веры в великую будущность народа. Поэзия ряда современников Некрасова как бы продолжала различные линии его творчества. Так, «певец горя народного» И. С. Никитин одновременно с ним развивал жанр повествовательного стихотворения-рассказа, содержанием которого была какая-либо характерная житейская драма, искал возможность соединить фольклорную песенную стихию с индивидуальной самобытностью авторского «я», с психологической сложностью рефлективной лирики. Гражданско-публицистическая тенденциозность Некрасова получила разнообразное преломление в поэзии Михайлова, И. И. Гольц-Миллера, А. Н. Плещеева и др., сатирические ноты в творчестве В. С. Курочкина, Д. Д. Минаева и других поэтов «Искры».
В свою очередь, поэзия Фета (оставляя социальный пафос консервативной публицистике автора) несла в себе иные ценности, и прежде всего небывалую органичность и непосредственность лирического переживания, способность целостно воплотить бессознательное начало душевной жизни, дар чуткого восприятия природы и гармонического слияния с ней. Смелый метафоризм легко и органично сочетается у Фета с точностью предметных деталей, наглядность живописных образов с особой музыкальностью стиха, открывающей возможность выразить в звуке всю полноту не поддающихся слову духовных состояний. Новые черты приобретает поэзия Тютчева: сохраняя свое метафизическое содержание, она все больше приближается к живой конкретности человеческих судеб («денисьевский цикл»), открывая драматизм повседневных отношений, обогащая русскую поэзию углубленным психологизмом. Конкретизируется и демократизируется тютчевский образ России, которая предстает в его лирике своеобразным символом веры. Редким многообразием отличалось творчество А. К. Толстого, вобравшее в себя обе взаимно контрастирующие тенденции в русской поэзии середины XIX в. (лирика природы и социальная сатира, стихи в духе былин, народных песен и баллад, исторический роман, исторические драмы). «Двух станов не боец, а только гость случайный», не примыкая ни к охранительному, ни к революционному лагерю, он, однако, был достаточно определенным в своих демократии, симпатиях.
Напряженность противоречий общественной жизни, глубина происходящего социально-исторического перелома способствовали развитию драматургии. Увеличилось разнообразие ее жанровых форм, поэтика драмы обогащалась творческим усвоением традиций народного театра, русского и европейского, формировался обширный национальный репертуар, способный составить основу русской театральной культуры. Трилогия А. В. Сухово-Кобылина объединила социально-бытовую (с водевильным элементом) комедию «Свадьба Кречинского», сатирическую драму «Дело» и гротескный трагифарс «Смерть Тарелкина». Сама смена жанров и стилей выражала здесь ощущение катастрофического перерождения сословного общества и государства, фантасмагоричность его исторических перспектив.
Создавая новый тип драматургии («пьесы жизни», по определению Добролюбова), Островский стремился совместить остроту драматических коллизий с эпической широтой осмысления жизненных процессов и проблем. Этому служила необычная композиция драмы, допускающая появление не связанных интригой сцен, открывающая простор для столкновения различных пластов языка, вбирающая элементы народной песенной лирики и сказочного эпоса. Островский воссоздает быт, нравы, психологию и социальные отношения купеческой, мещанской, чиновничьей среды («Доходное место», «Воспитанница», трилогия о Бальзаминове) и всюду обнаруживает пробуждение личности, ее попытки утвердить свои права и свое достоинство, конфликты новых тенденций и старого порядка жизни. Максимального напряжения эти конфликты достигают в драме «Гроза», где они сосредоточены в судьбе героини. Становится ясно, что старые формы быта омертвели и что живая правда народного сознания отделяется от них, сливаясь с духом свободы и нравственного поиска, порожденным новой эпохой. Слияние это оказывается трагическим, неизбежно влекущим за собой страдания и гибель личности, но такова цена коренных перемен в жизни и миросозерцании народа.
2-я половина 60‑х гг. представляла собой переходное, кризисное время. Эта особенность эпохи по-разному отразилась в ее крупнейших литературных явлениях. В романе «Дым» Тургенев резко отошел от привычной жанровой структуры, сконцентрированной вокруг главного героя, воссоздавая теперь состояние общества в целом. Оно характеризовалось как безвременье, но в самой неопределенности исторических перспектив усматривалась возможность надежды. Гончаров в романе «Обрыв» попытался связать свою положительную программу с консервативным утопизмом, но вместе с тем сделал ощутимыми страстность поисков нового и могучий напор сил обновления, скрытых в самом естественном движении жизни. Выдвинувшийся в эти годы Г. И. Успенский выступает с циклом очерков «Нравы Растеряевой улицы», где картины быта провинциального города пронизаны ощущением неустойчивости, зыбкости, неясности всего происходящего. В «Истории одного города» сатира Салтыкова-Щедрина облеклась в гротескно-фантастические формы: государственной и общественной системе отказано в какой бы то ни было разумности и целесообразности, а всемогущих правителей России сатирик не признает людьми. В романе «Пролог» Чернышевский отходит от некоторых просветительских иллюзий, выражает углубленное понимание сложной диалектики революционного процесса.
Вершиной литературы 60‑х гг., средоточием ее эпических устремлений явился роман Л. Н. Толстого «Война и мир». Толстой пришел в литературу в 50‑х гг. В автобиографической трилогии, «Севастопольских рассказах», повести «Казаки» и др. складывался его творческий метод, который был определен Чернышевским как «диалектика души»: рациональный художественный анализ сливался с непосредственным воспроизведением «самого психического процесса» (Чернышевский), входил в единую картину человеческого бытия, воссозданного во всей его полноте. Искусство «диалектики души» достигло подлинного расцвета в «Войне и мире», национальном эпосе, по-новому связавшем воедино частную жизнь и судьбы народов, реальные исторические события и духовные искания вымышленных героев. В художественном мире эпоса раскрылась внутренняя диалектика характеров, подвижность их взаимодействия с обстоятельствами. Обнаруживая свою причастность к вездесущей и таинственной «общей жизни», включаясь в динамику всенародного исторического деяния, характеры перерастали рамки сословных типов. Эпопея Толстого открывала возможность воссоединения личности с народным целым, человеческого единства, близкого по своему характеру к общности людей в крестьянской общине. Подобным образом осмыслена ситуация Отечественной войны 1812, но не менее важно открытие предпосылок жизни «миром» и в ежедневном быту, в обычных переживаниях каждого.
В творчестве Достоевского 60‑е гг. тоже ознаменовались созданием новаторской формы романа. В романе «Униженные и оскорбленные», который уже самим заглавием выражал пафос социального сострадания, одушевивший все творчество автора «Бедных людей» и «Записок из Мертвого дома», осуществляется синтез разнообразных мотивов и приемов философской, религиозной, социальной, психологической, авантюрной и даже «бульварной» прозы. Центром этой «гибридной» структуры становится в дальнейшем образ героя, чьи взаимоотношения с миром имеют прежде всего идеологический характер. В романе «Преступление и наказание» это ожесточившийся отрицатель, бунтарь-индивидуалист, в романе «Идиот» «положительно-прекрасный человек», несущий людям христианский идеал добра, единения, всеобщей любви. Но резко несходные герои сближены перекличкой некоторых черт, воплотивших дух эпохи. Герои Достоевского берут на себя миссию осуществления мировой справедливости и трагически расплачиваются за то, что, по мысли автора, является превышением пределов человеческой компетенции, разрушением непреложных нравственных основ бытия. Сложность проблематики романов находит выражение в их внутренней диалогичности: позиции героя противопоставлены другие «правды», идеологически неравноценные, но художественно равноправные ей (см. Полифония). Напряженный диалогизм романов Достоевского отразил драматизм исканий современной личности, борьбу противоположных направлений и возникновение неразрешимых вопросов в общественной жизни 60‑х гг.
В конце 60‑х гг. возникает народническое движение, которое предпринимает героические попытки найти революционный выход из кризисной ситуации. Начальный этап движения отразился в романе Тургенева «Новь», где мысль о практической несостоятельности целей и действий революционеров-народников совмещается с признанием их нравственные силы и достоинства. Обращение к теме «хождения в народ» усилило интерес Тургенева к «безымянной Руси». Он попытался раздвинуть границы своего романа, создав многогеройную композицию, охарактеризовав различные жизненные уклады, введя новые для себя типы и темы. Проблема взаимоотношений передовой интеллигенции с народом определила содержание романа А. О. Новодворского «Эпизод из жизни ни павы, ни вороны», где беспощадная критика слабостей демократической интеллигенции, ее неспособности найти верные пути к слиянию с народом сочеталась с утверждением революционных идеалов. Народничество выдвинуло целую плеяду бытописателей крестьянской жизни: Н. И. Наумов, Н. Н. Златовратский, П. В. Засодимский и др. Продолжая традиции демократической беллетристики 60‑х гг., народники избрали своим основным жанром социальный очерк, содержащий наблюдения и аналитические характеристики, разносторонне освещающие народную жизнь. Но природа очерковых форм в 70‑х гг. изменилась: усилилась роль повествователя, возросла публицистическая насыщенность рассказа, стала заметнее субъективность композиции. Обновление жанра связано с иным подходом к задачам изображения действительности: трезвый анализ пореформенной крестьянской жизни (напр., в цикле «Письма из деревни» А. Н. Энгельгардта) осложнялся у многих авторов народническим утопизмом, идеализацией общины, примесью сугубо пропагандистских тенденций. Наиболее полная картина социального перелома была создана в очерковых циклах Г. Успенского «Из деревенского дневника», «Крестьянин и крестьянский труд», «Власть земли». В творчестве Успенского правда жизни непримиримо сталкивалась с народническими догмами; предметом изображения становился не столько результат, сколько сам процесс познавания действительности. Убеждаясь в торжестве буржуазных порядков, обнаруживая их бесчеловечность и антинародность, противопоставляя им типический образ человека, чей душевный строй в корне им враждебен, Успенский не давал определенных ответов на вопросы о будущем народа и страны. Его главной заслугой было приобщение читателя к пафосу непредвзятого исследования жизни.
Духом исследования проникнуты и сатирические циклы Салтыкова-Щедрина «Господа ташкентцы», «Благонамеренные речи», «В среде умеренности и аккуратности» и др. Здесь достигает совершенства свойственное ему искусство построения художественно-аналитических коллективных портретов целых общественных групп. Умение создавать собирательные образы-символы дополняется возрастающей индивидуализацией персонажей, углублением и усложнением социально-психологического анализа. Новая манера сопутствует переходу от гротескно-гиперболических деформаций, обнаживших скрытый механизм самодержавно-бюрократической государственности, к многостороннему изучению общественной структуры, психологии и нравственного сознания господствующих классов. В «Господах Головлевых» сатирическим задачам подчинен преобразившийся жанр «семейного» романа. Разоблачению служит тончайший психологическим аналитизм, проникающий до последних глубин в сущность реалистически достоверных характеров, обнаруживая крайнюю ступень нравственного падения личности и вместе с тем неуничтожимость человеческой природы, предел возможностей античеловеческих социальных сил.
Напряженно-противоречивая историческая ситуация отозвалась резким усилением трагического начала в русском романе. Эта тенденция связана с обостренным интересом к духовным проблемам личности и ее внутренним коллизиям. Романисты уделяют особое внимание личности, достигающей внутренней суверенности, но при этом оставшейся один на один с коренными проблемами бытия, лишенной опоры, переживающей глубокий разлад с другими людьми и самой собою. В романе Толстого «Анна Каренина» история любви включена в контекст, образуемый всем современным состоянием общества: с его государством, религией, хозяйственным укладом, правовыми нормами и моралью. Усиливается проникновение в глубины биологического существования человека; воссоздание его телесных ощущений и состояний приобретает небывало осязаемые формы. Предметом изображения становится уже ничем не опосредованное взаимодействие естественных и духовных сил человеческой природы с объективными силами общества и истории. Отсюда существенное обновление поэтики толстовского романа: «диалектика души» обретает дополнение в символических лейтмотивах, в ассоциативном сцеплении и «контрапунктовом» развитии сюжетных тем. Отсюда же максимальная драматическая напряженность в изображении внутренней жизни героев, заставляющая ощутить и избыток рвущихся на свободу жизненных сил, и трагическую дисгармонию индивидуально-личностных устремлений, их центробежный, не поддающийся взаимному согласованию характер. Толстой изображает всепоглощающий порыв страсти, самозаконной в своей непреложной естественности, но обнаруживает ее несовместимость с очень многим, без чего человеческая жизнь разрушается и гибнет, будь то семейные связи или нравственные ценности высшего порядка. Открывая неразрешимость этого противоречия в жизни героини, писатель пытается найти спасительную альтернативу в исканиях, ведущих к сближению с нравственным миром патриархального крестьянина, хотя в художественном мире романа этот путь оказывается лишь одним из возможных вариантов человеческой судьбы.
В романе Достоевского «Бесы» обрисован новый тип трагического героя, воплотивший черты, которые предвосхищали индивидуализм декадентского склада. Страшная свобода «по ту сторону добра и зла» и искусительно-провоцирующая игра с идеями и людьми предстали заостренным выражением определяющих, по мнению Достоевского, тенденций современности. Состояние России представлялось писателю одержимостью, охватившей все ее главные общественные направления и группы и потому чрезвычайно опасной. Опасность эта, концентрированное воплощение которой он, особенно под впечатлением процесса С. Г. Нечаева, усматривал в деятельности революционных сил, исследуется далее в «Братьях Карамазовых» как борьба идей, вырвавшихся из-под власти традиционных форм сознания бытия. Испытание, которому подвергнуто рационалистическое сознание, отпавшее от народной «почвы», обнаруживает, что это сознание вступает в катастрофический конфликт с неотменимыми законами человеческого существования и бьется в безысходных противоречиях. Иначе оценивается нравственный порыв, источником которого является «безудерж» страсти: наряду с разрушительными потенциями здесь открывается и творческая сила, способная приобщить человека к стихии народного духа. Высшую ступень в иерархии романа занимают ценности христианского гуманизма, с которым связаны надежды автора на спасение России и человечества. Своеобразие идейного содержания романов Достоевского 70‑х гг. сказалось в их поэтике, шире, чем когда-либо, использующей традиции народной сказки, древнерусской и средневековой утопии, мистериальной и житийной литературы, послания и проповеди. Вместе с тем социально-философские романы Достоевского это и необыкновенно масштабные картины жизни пореформенной России, яркостью и неистощимым многообразием открытых писателем человеческих типов, глубиной проникновения в русский национальный характер, острокритическим изображением действительности родственные произведениям Л. Толстого и вместе с ними составляющие высшие достижения русского реализма XIX в.
Многие тенденции, характеризующие развитие прозы, по-иному преломились в развитии поэзии и драматургии. В поэме «Современники» Некрасов создал сатирическую панораму буржуазной России, активно используя гротеск и разнообразные формы откровенной условности. Подлинной эпопеей народной жизни явилась поэма «Кому на Руси жить хорошо», соединившая в своем строе дерзкое новаторство с древними традициями былинной, сказочной, песенной поэтики, с ориентацией на народное предание, притчу, утопию. Этот художественный синтез воплотил эпическую природу некрасовского реализма: сюжет, образы, язык и стих поэмы выражали своеобразие исторической ситуации, когда «вечные вопросы» приобрели острейшую актуальность на фоне перелома, пошатнувшего устои народного бытия. Некрасов изображал всеобъемлющий социально-исторический кризис, воссоздавал двойственность современного облика русского народа, контрасты терпения и протеста. Организующим началом поэмы стал спор о смысле жизни, в который вовлечены все слои общества, все его социальные силы. Спор не получал безусловного разрешения, но сама динамика поисков рождала мечту о всеобщем счастье, обретавшую опору в открытом поэтом богатейшем духовном потенциале народа.
В сказочно-мифологической «Снегурочке» Островский
Смотреть больше слов в «Литературном энциклопедическом словаре»
Статья большая, находится на отдельной странице.